Роботы утренней зари [ Сборник] - Айзек Азимов

— Такое возможно, мадам.

— Ты знаешь, Дэниел, что не все воспоминания одинаково важны?

— Я не могу судить об этом.

— Другие могут. Твой мозг можно очистить; Дэниел, а затем снова наполнить воспоминаниями, скажем, процентов десять от всего, что было. Тогда тебя хватит на столетия больше. А с последующими чистками ты мог бы идти вперед бесконечно. Правда, это дорогостоящая процедура, но я не постояла бы за деньгами. Ты бы оценил это.

— А со мной посоветуются насчет этого, мадам? Спросят моего согласия?

— Конечно. Я не стану приказывать тебе в таком деле: это означало бы предать доверие доктора Фастольфа.

— Спасибо, мадам. В этом случае я должен сказать, что никогда не соглашусь добровольно на такую процедуру, если только сам не обнаружу, что моя память перестала функционировать.

Они дошли до двери. Глэдия остановилась, честно недоумевая:

— А почему, Дэниел?

Дэниел тихо ответил:

— Есть воспоминания, которые я могу потерять из-за небрежности или из-за плохого суждения тех, кто проводит операцию. Я не хочу рисковать.

— Какие воспоминания ты имеешь в виду?

Дэниел ответил еще тише:

— Мадам, я имел, в виду воспоминания о моем бывшем партнере, землянине Илайдже Бейли.

Глэдия стояла, пораженная, пока наконец Дэниел проявил инициативу и дал сигнал, чтобы дверь отворилась.

Робот Жискар Ривентлов ожидал в гостиной. Глэдия поздоровалась с ним с легким ощущением неловкости, какое всегда испытывала при виде его.

Он был примитивным по сравнению с Дэниелом. Он был явным роботом — металлическим, без какого-либо человеческого выражения на лице. Глаза его в темноте вспыхивали красным. Дэниел был одет, а Жискар имел только иллюзию одежды, хотя и очень хорошую, поскольку составляла ее сама Глэдия.

— Привет, Жискар, — сказала она.

— Добрый вечер, мадам Глэдия, — ответил он с легким поклоном.

Глэдия вспомнила слова Илайджа Бейли, сказанные давным-давно, и сейчас они как бы прошелестели в ее мозгу: «Дэниел будет заботиться о тебе. Он будет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом — ради меня. И я хочу, чтобы ты слушалась Жискара. Пусть он будет твоим наставником». Глэдия нахмурилась. «Почему он? Я его недолюбливаю». «Я не прошу тебя любить его. Я прошу верить ему». Он не захотел сказать почему. Глэдия старалась верить роботу Жискару, но была рада, что ей не нужно пытаться любить его. Что-то в нем заставляло ее вздрагивать.

Дэниел и Жискар был и эффективными частями ее дома много десятилетий, в течение которых официальным хозяином их был Фастольф. Только на смертном одре Хэн Фастольф по-настоящему передал Дэниела и Жискара во владение Глэдии… Она сказала тогда старику:

— Хватит и одного Дэниела, Хэн. Ваша дочь Василия, наверное, хотела бы иметь Жискара. Я уверена в этом.

Фастольф тихо лежал в постели, закрыв глаза, и выглядел таким умиротворенным, каким Глэдия его никогда не видела. Он не сразу ответил, и она испугалась, что он незаметно для нее ушел из жизни. Она конвульсивно сжала его руку. Он открыл глаза и прошептал:

— Я ничуть не забочусь о биологических дочерях, Глэдия. За два столетия у меня была только одна настоящая дочь — это ты. Я хочу, чтобы Жискар был у тебя. Он ценный.

— Чем он ценен?

— Не могу сказать. Но его присутствие всегда утешает меня. Храни его всегда, Глэдия. Обещай мне.

— Обещаю, — сказала она.

Затем его глаза открылись в последний раз, голос вдруг обрел силу, и он сказал почти нормально:

— Я люблю тебя, Глэдия, как дочь.

— Я люблю тебя, Хэн, как отца.

Это были последние слова, которые он сказал и услышал. Глэдия обнаружила, что держит руку мертвого, и некоторое время не могла заставить себя выпустить ее. Так Жискар стая ее собственностью. Однако он причинял ей какое-то неудобство, и она не понимала, почему.

— Знаешь, Жискар, — сказала она, — я пыталась найти среди звезд солнце Солярии, но Дэниел сказал, что его можно увидеть только в три двадцать, да и то в подзорную трубу. Ты знаешь об этом?

— Нет, мадам.

— Как, по-твоему, стоит мне ждать столько времени?

— Советовал бы вам я, мадам Глэдия, лучше лечь спать.

Глэдия была недовольна.

— Да? А если я предпочту ждать?

— Я только посоветовал, мадам, потому что у вас завтра будет трудный день, и вы, без сомнения, пожалеете, что не выспались.

— А почему у меня будет трудный день, Жискар? Я не знаю ни о каких грядущих трудностях.

— У вас назначена встреча, мадам, с неким Левуларом Мандамусом.

— Назначена? Когда это случилось?

— Час назад. Он звонил, и я взял на себя смелость…

— Ты? Кто он такой?

— Он член Института Роботехники, мадам.

— Значит, подчиненный Келдина Амадейро?

— Да, мадам!

— Пойми, Жискар, что я ни в коей мере не интересуюсь видеть этого Мандамуса или любого; кто связан с этой ядовитой жабой Амадейро. Если ты взял на себя смелость договориться об этой встрече от моего имени, то будь любезен позвонить ему и отменить ее.

— Если вы приказываете, мадам, и приказываете строго, я попытаюсь повиноваться, но, может быть, не смогу. Видите ли, по моему суждению, вы нанесете себе вред, если откажетесь от этого свидания, а я не должен делать ничего такого, что может повредить вам.

— Твои суждения могут быть ошибочными, Жискар. Кто он такой, что отказ от встречи с ним повредит мне? Может, он и член Института, но для меня он ничего не значит.

Глэдия прекрасно сознавала, что зря изливает на Жискаре свое дурное настроение. Ее расстроили известия о том, что Солярия покинута, и ей было досадно, что она искала в небе солнце Солярки, которого там не было. Правда, указал ей на недостаток ее знаний робот Дэниел, но на него она не сердилась — Дэниел так походил на человека, что она автоматически относилась к нему, как человеку. Внешность — это все. Жискар выглядел роботом и, значит, вроде бы не мог чувствовать обиды. И в самом деле, Жискар вовсе не реагировал на раздражение Глэдии. Впрочем, и Дэниел тоже не реагировал бы. Жискар сказал:

— Я говорил, что доктор Мандамус — член Института Роботехники, но он, возможно, является чем-то большим. В последние несколько лет он был правой рукой доктора Амадейро. Это делает его лицом значительным, и игнорировать его непросто. Доктор Мандамус не из тех, кого можно оскорбить, мадам.

— А почему, Жискар? Мне плевать на Мандамуса и тем более, на Амадейро. Я думаю, ты помнишь, как Амадейро когда-то делал все возможное, чтобы обвинить доктора Фастольфа в буйстве, и только чудом его махинации провалились.